Помня о дневном происшествии, Андрей вел машину с необычной для него осторожностью. Наташа, положив голову на его плечо, смотрела, как движутся навстречу серые сумерки. В приспущенное окно вливался влажный воздух, пахнущий весной и бензином. Из колонок позади вытекала музыка. Похожая на бег водомерки по поверхности пруда. Или на пушинки в солнечном свете.

Наташа взяла коробочку и прочитала: «Китаро. Астральное путешествие. Музыка для медитации».

Китаро… Загадочное имя.

Наташа открыла глаза: ей стало страшно. Серые сумерки и бледные огни, плывущие навстречу. Она крепче прижалась к Андрею, изгоняя страх его теплом.

– Я тебя люблю,– прошептала она молитву-охранительницу.

Андрей, счастливо улыбаясь, вел машину сквозь оледеневший от долгой зимы и безысходности город. Впереди ждал Праздник!

– «Их ловили руками…» – прошептала Наташа.

– Что?

– Ничего. Это я так.

Слева проплыло приподнятое здание Манежа.

– Скоро приедем,– сказал Андрей.– Тебе хорошо?

– Да.

«Та, что больше не снится…»

Глава четырнадцатая

Плоский длинный камень с одного конца был выщерблен сверху. Рукою человека. В углублении горел огонь. Голый худой человек сидел на поросшем вянущей травой берегу лесного озера и, положив подбородок на колени, глядел на черную неподвижную воду. В ней, как в зеркале, он мог видеть и желтый огонь, горевший на камне, и сам камень – черный наплыв, и половину собственного лица – черный провал глаза под шапкой спутанных волос.

Сухой лист упал на поверхность озера, замер, едва касаясь воды изогнутым краем.

«Осень»,– подумал человек.

От огня шло тепло. Правому плечу было жарко, левому – прохладно. Человек смотрел на свое отражение. Было что-то таинственное в том, что одна сторона лица, та, что в тени, растворялась в черноте, словно голова наполовину погружена в мир духов.

Сильный запах псины. Запах, от которого становится спокойней. Человек не пошевелился, когда косматый зверь уселся рядом, свесил язык, глядя туда же, куда и хозяин,– в воду. Дыхание пса участилось.

«Пить хочет,– подумал человек.– Сейчас прыгнет».

Не глядя, он схватил свалявшийся мех на загривке пса: сиди.

Осень. Человек вздохнул. И услышал шаги. Он еще раз вздохнул и отпустил собачий загривок, повернулся, не поднимаясь. Теперь он сидел на корточках и глядел на тонкие ноги, выглядывающие из-под меховой накидки. Гладкие, не похожие на его собственные, перевитые венами и жгутами, мышцы. Человек поднял глаза, увидел коричневый мех тяжелой медвежьей накидки (он сам добыл медведя прошлой зимой), а потом большие настороженные глаза.

Девушка. Думая о важном, человек совсем забыл о ней.

Испуганный напряженный взгляд всколыхнул в человеке задремавшее чувство опасности. Под этим взглядом человек понял, что он – гол. И посмотрел вниз, на траву. Но искал он не одежду (штаны не защитят человека от врага), а длинный нож в кожаном чехле. Нож и косматый зверь. Человек сразу успокоился. Снизу вверх глядел он на девушку. Знал, зачем она пришла.

Под его немигающим взглядом девушка поежилась: сразу стало холодней. Холодней, но решительным движением она сбросила накидку, расстелила на траве…

Человек оглядел ее, тонконогую, почти безгрудую, с втянутым от холода и страха животом… Она ему не нравилась. И кожа ее, должно быть, холодна, как изнанка листа.

Девушка переступила с ноги на ногу, неловким, «замороженным» движением поправила волосы. Ей было страшно. Мужчина, сидевший на корточках в пяти шагах от нее, не был стар и отвратителен, как говорили ей женщины. Наоборот, он был крепок и хорош лицом и телом. Но у него были глаза лесного зверя-людоеда. Глаза чудовища. Даже его огромный, втрое крупней поселковых, пес выглядел человечнее.

– Я – Малёна,– сказала девушка.

Мужчина молчал.

Ее избрали потому, что из незамужних, достигших зрелости, только она одна не имела изъяна. И защитника из старших, что вступился бы, не позволил швырнуть Малёну в берлогу зверя.

– Таков обычай,– сказали женщины.– Он обрюхатит тебя, и ты вернешься. И будет тебе почет.

– Он возьмет тебя, а потом разрежет на части и сожрет! – шептала на ухо в душной темноте дома ненавистница-сестра.– И уд у него раздвоенный и острый, как нож. Он разрежет тебя, обратится в росомаху и сожрет!

Теперь Малёна видит: сестра врала. Но все равно ей страшно.

Пес встал. Подошел к накидке, зарылся в мех широкими передними лапами, как в траву.

Человек щелкнул языком, и пес, пятясь, вернулся к нему. Маленькие глазки, потерявшиеся в шерсти,– как угольки.

Малена стояла, уронив руки. Она не знала, что должна делать.

Человек видел ее страх. Видел и то, что девушка старается сделать страх незаметным. Это ему нравилось. Ее соплеменники, встречаясь с ним в лесу (если он позволял себя увидеть), гнулись униженно к земле. Потом он находил на поляне Плясок больше приношений, чем обычно. Поселяне уже много лет носили ему и его пращурам пищу. Словно он – новорожденный волчонок, не может себя прокормить. Еще носили оружие и одежду. Все лучшее. Когда два поколения назад они осмелились поднести плохое зерно, дед его пошел в селение, вошел в первый же дом и убил всех взрослых мужчин. Это был урок. Сам человек ходил в селение последний раз прошлой зимой (помнится, выпал снег, мягкий, как птичий пух). Он тоже вошел в дом, тесный, вонючий, как нора хорька… он никого не убил.

Все равно ему не осмеливаются приносить плохое. И эта девушка тоже, наверное, хороша.

Человек встал, подошел к ней и потрогал костлявое плечо. Так и есть: кожа холодная и влажная. Страх.

Знаком человек показал ей: ложись.

Девушка повиновалась. Но почему-то не легла, а встала на четвереньки, ягодицами к нему.

«Звереныш»,– подумал человек, глядя на нее сверху.

Пес просунулся сбоку, подпихнул мохнатую морду снизу, под живот девушки. Она отодвинулась. Пес вытянул голову, понюхал маленькую твердую пятку, потом – медвежий мех… вспомнил, зарычал. Девушка начала дрожать. Пес покосился на хозяина и лизнул ее в промежность. Девушка всхлипнула. Но осталась в той же позе. Холка пса была на локоть выше ее спины.

– Стеречь! – тихо сказал человек.

Первое слово, произнесенное им после захода солнца.

Пес еще раз лизнул снизу, между покрытых гусиной кожей бедер, и неохотно отошел.

Человек наклонился и подхватил девушку поперек туловища. Весу в ней было меньше, чем в молодой косуле.

Человек отнес ее к камню, положил на плоскую отполированную поверхность на расстоянии сажени от огня.

Девушка лежала, закрыв глаза. Крохотные сморщенные соски, втянутый живот, кожа лобка просвечивает сквозь редкие светлые волоски…

Человек положил руки на ее острые колени, согнул их, развел в стороны, сам опустился на колени и, прикоснувшись к лону, ощутил почти позабытый жар желания.